2 декабря 2015 год. Городская клиническая больница, в которой я неоднократно лечился. Отделение реанимации.  Попал сюда по поводу неоднократных приступов аритмии сердца. Палата на четыре койки, свободно, чисто, отглаженное бельё, удобные тумбочки с отворотными столешницами, над каждой койкой на полках мониторы, на экранах диаграммы работы сердца от датчиков пациентов, справа не зашторенное окно, слева стеклянная стенка в коридор и стеклянной дверью.

        Наступает ночь, ночь без сна. Тишина, нарушаемая иногда слабым попискиванием мониторов сопровождаемые красными всполохами световых сигналов говорящих о нарушениях  работы сердца, да изредка приходом дежурного врача. В палате потушен свет, но приглушённый  свет из коридора позволяет видеть происходящие события.

        Вдруг на койке, напротив слева у прозрачной стенки, поднимается человек. Сквозь сумрак недостаточной освещённости я увидел старика с большой бородой и усами. Опустив ноги и откинув одеяло он сел на кровати. На голой груди прилеплены датчики с прикреплёнными проводами от монитора. Молча устремив взгляд сквозь прозрачную стенку в коридор, он всей своей тощей старческой фигурой звал помощи. В коридоре изредка проходил медперсонал. Наконец его, сидящего, заметили. Вошёл молодой человек в зелёной форменной одежде. С ходу со словами "ложись дед", обняв ладонью и пальцами правой руки лоб и лицо деда, резким движением швырнул его на подушку. Натянув на деда одеяло, удалился. Со стороны деда не прозвучало ни слова просьбы. Спустя часа два такая же сцена повторилась, и опять от деда ни слова просьбы, видимо шок от такого обращения не позволял овладеть собой и раскрыть рот.

        Утро. Рассвет. Всё хорошо видно.  Сестра санитарка хлопочет, выносит утки. Дед приподнимается и свесив ноги садится на кровати. Как-то невнятно обращается к санитарке. Теперь я хорошо его рассмотрел и был весьма удивлён его похожестью на артиста Льва Борисова, играющего роль криминального авторитета по прозвищу "Антибиотик" в фильме "Бандитский Петербург".  Грешным делом сначала подумал что это артист, если б не знал, что он умер в 2011 году, очень похож.  Клиновидное лицо с седой бородой и усами, круглые небольшие глаза с чёрными как смоль зрачками долго и в упор обращённые в предмет рассмотрения. При беседе с ним, это было потом уже в обычной палате, его чёрные зрачки неподвижно и долго прожигали и изучали собеседника. Эта неподвижность зрачков сочеталась с неподвижностью всей его фигуры, он как бы замирал, всем своим существом вслушиваясь в речь собеседника. В конце беседы всегда говорил спасибо.

        Из его невнятного обращения к санитарке я понял, что его беспокоит сходить по малой нужде.  Одеяло откинуто и я увидел, что на нём вместо трусов одет памперс. Обычно для всех лежащих в реанимации правило одно - под одеялом голый, для малой нужды утка зацепленная ручкой за кровать. Дедуля оказался деревенским и "слыхом не слыхивал" про памперсы. Я через пространство палаты объяснил ему, что в эти надетые на него трусы можно пописать четыре раза. Но он ничего не понял, хотя мои разъяснения ему повторила санитарка. Видимо нужда мучила его. Он начал снимать с себя провода, а прилипшие датчики побросал на пол.       Наконец он успокоился, видимо памперс всё-таки пригодился ему.

        Спустя полчаса пришла сестра, в белом халате с тележкой столешницей,  прибором  и датчиками для записи электрокардиограммы (ЭКГ).  Я её видел со спины, но по фигуре, движениям и голосу чувствовалось, что женщина средних лет и располагающими внешними данными.   Видимо пережитое ночью у деда созрело пожаловаться этому женскому доброму созданию. Из его речи обращения к ней я чётко расслышал, что мол нет уважения к старости, к его девяностым годам.

        И тут понеслась громкая речь этого милого создания:

        "Дед, для меня всё равно кто передо мной, пятнадцатилетний или девяностолетний. Плати денежку и у твоей кровати будут стоять четыре человека. А пока здесь такого дерьма хватает нам  каждый день".

        Так сказало ДЕРЬМО в женском обличии медицинской сестры реанимационного отделения по сердечной недостаточности.

Больше от деда не прозвучало ни слова.